Автор: Владимир Грибанов
Сайт: Аргументы И Факты

Статья: Окуджава: одинокий рыцарь с Арбата

На его судьбу выпали все крупные испытания ХХ века: террор 37-го, война, цензурные преследования, кровавые конфликты при распаде СССР, дикий разгул наглого российского капитализма. Он встретил все испытания с достоинством и бесстрашием. В нем было нечто от благородного дворянина ХIХ века — не зря в своей прозе этот поэт многократно обращался к героям и темам той эпохи. Мы предлагаем вашему вниманию две новеллы Булата Окуджавы.

Гений

Это было задолго до войны. Я жил у тети в Тбилиси. Мне было двенадцать лет. Как почти все в детстве и отрочестве, я пописывал стихи. Каждое стихотворение казалось мне замечательным. Я всякий раз читал вновь написанное дяде и тете. В поэзии они были не слишком сведущи, чтобы не сказать больше. Дядя работал бухгалтером, тетя была просвещенная домохозяйка. Но они очень меня любили и всякий раз, прослушав новое стихотворение, восторженно восклицали: «Гениально!»

И вот однажды дядя меня спросил:

— А почему у тебя нет ни одной книги твоих стихов? У Пушкина сколько их было… и у Безыменского… А у тебя — ни одной…

Действительно, подумал я, ни одной, но почему? И эта печальная несправедливость так меня взбудоражила, что я отправился в Союз писателей, на улицу Мачабели.

Стояла чудовищная тягучая жара, в Союзе писателей никого не было, и лишь один самый главный секретарь, на мое счастье, оказался в своем кабинете. Он заехал на минутку за какими-то бумагами, и в этот момент вошел я.

— Вы ко мне? — широко улыбаясь, сказал он.

— — О, садитесь, пожалуйста, садитесь, я вас слушаю!..

Я не удивился ни его доброжелательной улыбке, ни его восклицаниям и сказал:

— Вы знаете, дело в том, что я пишу стихи…

— О… — прошептал он.

— Мне хочется… я подумал: а почему бы мне ни издать сборник стихов? Как у Пушкина или Безыменского…

Он как-то странно посмотрел на меня. Теперь, по прошествии стольких лет, я прекрасно понимаю природу этого взгляда и о чем он подумал, но тогда… Он стоял, не шевелясь, и какая-то странная улыбка кривила его лицо. Потом он слегка помотал головой и воскликнул:

— Книгу?! Вашу?!.. О, это замечательно!.. Это было бы прекрасно!

— Потом помолчал, улыбка исчезла, и он сказал с грустью:

— Но, видите ли, у нас трудности с этим… с бумагой… у нас кончилась бумага… ее, ну, просто нет… финита…

— А-а-а, — протянул я, не очень-то понимая, — может быть, я посоветуюсь с дядей?

Он проводил меня до дверей.

Дома за обедом я сказал как бы между прочим:

— А я был в Союзе писателей. Они там все очень обрадовались и сказали, что были бы счастливы издать мою книгу, но у них трудности с бумагой…

— А сколько же нужно этой бумаги? — по-деловому спросил дядя. — Килограмма полтора у меня найдется. Ну, может, два…

На следующий день я побежал в Союз писателей, но там никого не было. И тот, самый главный, секретарь тоже, на его счастье, отсутствовал.

Любовь навеки

В ранней молодости я был поразительно влюбчив. И когда смотрел на предмет своей влюбленности, у меня вырастали крылья, и я понимал, что отныне это навсегда. И все это до той поры, пока не возникала другая.

Когда появилась Алиса Бошьян, я вздрогнул и понял, что это навсегда. Ее предшественница тотчас померкла. Алиса Бошьян была прекрасна. Высокая, стройная брюнетка с локонами, покоящимися на плечах, с зелеными глазами, с загадочной улыбкой. Я как брюнет обычно был склонен к блондинкам, но тут все блондинки показались заурядными.

Я жил тогда в Тбилиси у своей тети. Шел сорок пятый год. Тетя меня очень любила и была мне вместо матери. Меня как вчерашнего фронтовика легко приняли в университет и многое прощали. А прощать было что. Филология меня не очень возбуждала, но мысль о том, что я вчерашний фронтовик, что я жив, что мне в связи с этим все дозволено, что очередная пассия не сводит с меня глаз, что вечером мы пойдем с нею в парк Дома офицеров, — мысль об этом очень возбуждала меня.

И вот появилась Алиса Бошьян, и я вздрогнул, и уже через несколько дней решил познакомить ее с моей тетей. Всех предшественниц я тоже приводил к тете, и всем она давала самые возвышенные оценки.

— Вот, — сказал я взволнованно, — знакомьтесь, это Алиса Бошьян.

— Я очень рада, — сказала тетя, — он столько рассказывал о вас, и с таким восхищением, что не терпелось познакомиться… О, вот вы какая!

Мы ужинали втроем. Было очень сердечно. Тбилисский вечер вплывал в окно. Как хорошо, что закончилась война!

Уже было довольно поздно, когда я отправился провожать Алису. Вернулся я не скоро. Вбежал в квартиру, бросился к тете.

— Ну что?! — почти закричал я. — Какова, а? Ты ведь не разочаровалась?

— Ну что ты, — сказала тетя и погладила меня по голове, — она великолепна! Какая фигура! А глаза!.. Да, кстати, может, конечно, мне показалось, но у нее немного кривые ноги… — и тут же поправилась: — Ножки… Да это, в сущности, такой пустяк!

— Конечно, — выдохнул я оторопело.

Спал плохо. Просыпался и думал про ноги Алисы. Подумаешь, думал я, какая мелочь! Утром, проснувшись, снова подумал о том же. Приехал в университет, встретил свою сокурсницу Катю Ломан. У нее были точеные ножки. Оглядел остальных сокурсниц. У всех были великолепные ноги. В конце коридора показалась Алиса. Я отчетливо разглядел, что у нее ноги действительно кривые. Не очень, но кривые.

…Через неделю, встречаясь, мы просто здоровались. Я проходил в аудиторию, усаживался рядом с Катей и, оглядев ее, понимал, что это навеки.